Неточные совпадения
Он стряхнул так, что Чичиков почувствовал удар сапога в нос, губы и округленный подбородок, но не
выпустил сапога и еще с большей силой держал
ногу в своих объятьях.
— Позвольте, позвольте! — сказал Собакевич, не
выпуская его руки и наступив ему на
ногу, ибо герой наш позабыл поберечься, в наказанье за что должен был зашипеть и подскочить на одной
ноге.
— Ваше сиятельство! не сойду с места, покуда не получу милости! — говорил <Чичиков>, не
выпуская сапог князя и проехавшись, вместе с
ногой, по полу в фраке наваринского пламени и дыма.
— Почему? — повторил студент, взял человека за ворот и встряхнул так, что с того слетела шапка, обнаружив испуганную мордочку. Самгина кто-то схватил сзади за локти, но тотчас же, крякнув,
выпустил, затем его сильно дернули за полы пальто, он пошатнулся, едва устоял на
ногах; пронзительно свистел полицейский свисток, студент бросил человека на землю, свирепо крикнув...
Грузчики
выпустили веревки из рук, несколько человек, по-звериному мягко, свалилось на палубу, другие пошли на берег. Высокий, скуластый парень с длинными волосами, подвязанными мочалом, поравнялся с Климом, — непочтительно осмотрел его с головы до
ног и спросил...
Как случилось, что я очутился опять на
ногах и как я не
выпустил ружья из рук, — не помню.
Кумова жена, остолбенев,
выпустила из рук
ногу, за которую начала было тянуть дьяка из мешка.
Продавец помолчал, посмотрел на него с
ног до головы и сказал с спокойным видом, не останавливаясь и не
выпуская из рук узды...
На двор выбежал Шарап, вскидываясь на дыбы, подбрасывая деда; огонь ударил в его большие глаза, они красно сверкнули; лошадь захрапела, уперлась передними
ногами; дедушка
выпустил повод из рук и отпрыгнул, крикнув...
Однажды подъезжал я к стрепету, который, не подпустив меня в настоящую меру, поднялся; я ударил его влет на езде, и мне показалось, что он подбит и что, опускаясь книзу, саженях во ста от меня, он упал; не
выпуская из глаз этого места, я сейчас побежал к нему, но, не добежав еще до замеченной мною местности, я на что-то споткнулся и едва не упал; невольно взглянул я мельком, за что задела моя
нога, и увидел лежащего стрепета с окровавленною спиной; я счел его за подстреленного и подумал, что ошибся расстоянием; видя, что птица жива, я проворно схватил ее и поднял.
Только теперь хищник
выпустил корень и обеими
ногами взобрался на свою жертву.
— Да бахаревские, бахаревские, чтой-то вы словно не видите, я барышень к тетеньке из Москвы везу, а вы не пускаете. Стой, Никитушка, тут, я сейчас сама к Агнии Николаевне доступлю. — Старуха стала спускать
ноги из тарантаса и, почуяв землю, заколтыхала к кельям. Никитушка остановился, монастырский сторож не
выпускал из руки поводьев пристяжного коня, а монашка опять всунулась в тарантас.
Не
выпуская изо рта папироски и щурясь от дыма, она то и дело переворачивает страницы намусленным пальцем.
Ноги у нее до колен голые, огромные ступни самой вульгарной формы: ниже больших пальцев резко выдаются внаружу острые, некрасивые, неправильные желваки.
Болен я, могу без хвастовства сказать, невыносимо. Недуг впился в меня всеми когтями и не
выпускает из них. Руки и
ноги дрожат, в голове — целодневное гудение, по всему организму пробегает судорога. Несмотря на врачебную помощь, изможденное тело не может ничего противопоставить недугу. Ночи провожу в тревожном сне, пишу редко и с большим мученьем, читать не могу вовсе и даже — слышать чтение. По временам самый голос человеческий мне нестерпим.
Словом сказать, так обставил дело, что мужичку курицы
выпустить некуда. Курица глупа, не рассуждает, что свое и что чужое, бредет туда, где лучше, — за это ее сейчас в суп. Ищет баба курицу, с
ног сбилась, а Конон Лукич молчит.
Полковник шел подле и, поглядывая то себе под
ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно
выпускал его через оттопыренную губу.
Вдруг Вяземский
выпустил старика и повалился ему в
ноги.
Однажды я видел, как она, взяв в руки горшок топленого молока, подошла к лестнице, но вдруг
ноги ее подогнулись, она села и поехала вниз по лестнице, грузно шлепаясь со ступеньки на ступеньку и не
выпуская горшка из рук. Молоко выплескивалось на платье ей, а она, вытянув руки, сердито кричала горшку...
Ирландцы пошумели еще некоторое время, потом расступились,
выпустив Падди, который опять вышел вперед и пошел на Матвея, сжав плечи, втянув в них голову, опустивши руки и изгибаясь, как змея. Матвей стоял, глядя с некоторым удивлением на его странные ужимки, и уже опять было приготовился повторить прежний урок, как вдруг ирландец присел; руки Матвея напрасно скользнули в воздухе,
ноги как будто сами поднялись, и он полетел через постель на спину.
Людмила стала коленями ему на живот и руками прижала его к полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее
выпустить Сашу. Она хохоча упала на пол. Саша вскочил на
ноги. Он был красен и раздосадован.
В окне показалась бородатая голова в шапке; два тусклых глаза безучастно взглянули на Брагина и остановились. Не
выпуская изо рта дымившейся трубки с медной цепочкой, голова безмолвно показала глазами направо, где стояла совсем вросшая в землю избенка, точно старый гриб, на который наступили
ногой.
Они открыли ворота пред нею,
выпустили ее из города и долго смотрели со стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая
ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города, брезгливо отталкивая
ногою поломанное оружие, — матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.
Маклаков дрожал. Схватил Евсея за лацкан пальто и тотчас
выпустил его, подул себе на пальцы, как будто ожёг их, и затопал
ногами о землю.
Луговский, не
выпуская руки Пашки, успел вскочить на
ноги, левой рукой поймал его за ворот, сдернул с нар на пол и сидел на нем.
Она с лаем выскочила из своего убежища и как раз запуталась в сети. Рыжий мужик схватил ее за
ногу. Она пробовала вырваться, но была схвачена железными щипцами и опущена в деревянный ящик, который поставили в фуру, запряженную рослой лошадью. Лиска билась, рвалась, выла, лаяла и успокоилась только тогда, когда ее
выпустили на обширный двор, окруженный хлевушками с сотнями клеток, наполненных собаками.
На этих днях тебя будут свидетельствовать другие доктора, и ты должен им сказать, что у тебя болят
ноги, Христиан Карлыч уверяет, что оттого тебя
выпустят из гимназии».
Юрий, не отвечая ни слова, схватил лошадь под уздцы; «что ты, что ты, боярин! — закричал грубо мужик, — уж не впрямь ли хочешь со мною съездить!.. эк всполошился!» — продолжал он ударив лошадь кнутом и присвиснув; добрый конь рванулся… но Юрий, коего силы удвоило отчаяние, так крепко вцепился в узду, что лошадь принуждена была кинуться в сторону; между тем колесо телеги сильно ударилось о камень, и она едва не опрокинулась; мужик, потерявший равновесие, упал, но не
выпустил вожжи; он уж занес
ногу, чтоб опять вскочить в телегу, когда неожиданный удар по голове поверг его на землю, и сильная рука вырвала вожжи… «Разбой!» — заревел мужик, опомнившись и стараясь приподняться; но Юрий уже успел схватить Ольгу, посадить ее в телегу, повернуть лошадь и ударить ее изо всей мочи; она кинулась со всех
ног; мужик еще раз успел хриплым голосом закричать: «разбой!» Колесо переехало ему через грудь, и он замолк, вероятно навеки.
Тут я вспомнил все… холодные коридоры… пустые, масляной краской выкрашенные стены… и я ползу, как собака с перебитой
ногой… чего-то жду… Чего? Горячей ванны?.. Укольчика в 0,005 морфия? Дозы, от которой, правда, не умирают… но только… а вся тоска остается, лежит бременем, как и лежала… Пустые ночи, рубашку, которую я изорвал на себе, умоляя, чтобы меня
выпустили?..
Павел
выпустил его из рук и несколько минут глядел на него, как бы размышляя, убить ли его или оставит!? живым; потом, решившись на что-то, повернулся и быстрыми шагами пошел домой. Дорогой он прямиком прорезывал огромные лужи, наткнулся на лоток с калачами и свернул его, сшиб с
ног какую-то нищую старуху и когда вошел к себе в дом, то у него уж не было и шляпы. Кучер остался тоже в беспокойном раздумье…
Хотя Никита и отказал в шапке, и надо было привести в порядок свою, то есть засунуть выбивавшиеся и висевшие из ней хлопки и зашить коновальною иглой дыру, хоть сапоги со стельками из потника и не влезали сначала на
ноги, хоть Анютка и промерзла и
выпустила было Барабана, и Машка в шубе пошла на ее место, а потом Машка должна была снять шубу, и сама Акулина пошла держать Барабана, — кончилось тем, что Ильич надел-таки на себя почти всё одеяние своего семейства, оставив только кацавейку и тухли, и, убравшись, сел в телегу, запахнулся, поправил сено, еще раз запахнулся, разобрал вожжи, еще плотнее запахнулся, как это делают очень степенные люди, и тронул.
Я взял измятую книжку,
выпустил руку хозяина и отошел на свое место, а он, наклоня голову, прошел, как всегда, молча на двор. В мастерской долго молчали, потом пекарь резким движением отер пот с лица и, топнув
ногою, сказал...
— Врешь, все врешь… — упрямо отказывал Собакин. — Знаю я тебя, гусь лапчатый. Тебя только на улицу
выпусти, так ты сейчас без задних
ног, да еще, пожалуй, с вина сгоришь… Немного уж ждать осталось, а там хоть лопни от водки.
У чорта кончик хвоста так резво забегал по плотине, что даже Харько заметил. Он
выпустил клуб дыму прямо чорту в лицо и будто нечаянно прищемил хвост
ногою. Чорт подпрыгнул и завизжал, как здоровая собака: оба испугались, у обоих раскрылись глаза, и оба стояли с полминуты, глядя друг на друга и не говоря ни одного слова.
Затянувшись остатком папироски, он бросил ее под
ноги и наступил на нее и,
выпуская через усы дым и косясь на выезжавшую лошадь, стал заправлять с обеих сторон своего румяного, бритого, кроме усов, лица углы воротника тулупа мехом внутрь, так чтобы мех не потел от дыханья.
— Да, — отвечаю сквозь слезы, — он улетел. Ты из него душу, как голубя из клетки,
выпустил! — и, повергшись к
ногам усопшего, стенал я и плакал над ним даже до вечера, когда пришли из монастырька иноки, спрятали его мощи, положили в гроб и понесли, так как он сим утром, пока я, нетяг, спал, к церкви присоединился.
Хозяин, по-видимому, не торопился закончить аудиенцию так скоро. Срезав конец сигары, он долго закуривал ее и затем,
выпустив клубок дыма, сказал, откидываясь в кресле и протягивая
ноги под столом...
К четырем часам, когда больных
выпустили на полчаса погулять, дорожки были совершенно сухи и тверды, как камень, и опавший лист шуршал под
ногами с легким отзвуком жести.
Из сожаления он взял было старуху за
ноги, чтобы помочь догóру, но едва сделал два-три шага, как должен был быстро
выпустить старухины
ноги, чтоб они не остались у него в руках. В одну минуту старик с своей ношей исчезли из виду.
Капитан казался задумчивее обыкновенного, не
выпускал изо рта дагестанской трубочки и с каждым шагом пятками поталкивал
ногами свою лошадку, которая, перекачиваясь с боку на бок, прокладывала чуть заметный темно-зеленый след по мокрой высокой траве.
Теленок скакал по закуте и выучился делать круги и повороты. Когда пришла зима, теленка
выпустили с другою скотиною на лед к водопою. Все коровы осторожно подошли к корыту, а теленок разбежался на лед, загнул хвост, приложил уши и стал кружиться. На первом же кругу
нога его раскатилась, и он ударился головою о корыто.
Что это? Сон или действительность? Прямо на меня во весь опор неслась лошадь передового кабардинца. Седой бородатый всадник по-юношески ловко изогнулся в седле. Рослая фигура старика все ниже клонилась к луке, чалма, скользнув вдоль крупа лошади, белела теперь у
ног коня, седая борода мела узкую тропинку… Быстрое, ловкое, неожиданное движение — и гость-кабардинец, совсем припав к земле, на всем скаку зубами выхватил торчащий из земли кинжал и снова взлетел в седло, не
выпуская изо рта добычу.
Сыскались охотники, восемь раз Моргун не свалился, два раза кадка свалилась под ним, и повалился он плашмя, не
выпустив кадки из
ног.
Горбатенькая тетя Леля, все еще не
выпуская Дуниной руки, стояла посреди светлой, уютно убранной гостиной, обставленной мягкой, темно-красной мебелью, с пестрым недорогим ковром на полу, с узким трюмо в простенке между двух окон, с массой портретов и небольших картин на стенах. У письменного стола, приютившегося у одного из окон, поставив
ноги на коврик шкуры лисицы, сидела, низко склонившись с пером в руке, пожилая женщина в черном платье.
Потом
выпустил, поболтал
ногами под одеялом и закутался.
— Разумеется! Ничего более и не нужно, как передышку. Кто вам говорит, чтобы вы его
выпустили как птицу на волю? Уж наверно не я стану вам это предлагать, да и он уже так загонялся, что сам этого не требует, но дайте же ему передохнуть, чтоб он опять вам пригодился. Пусть он станет хоть немножко на
ноги, и тогда мы опять его примахнем.
Но в эту ночь Я весь был во власти Вандергуда. Что Мне человеческая кровь! Что Мне эта жидкая условность ихней жизни! Но Вандергуд был взволнован сумасшедшим Магнусом. Вдруг Я чувствую, — подумай! — что весь Я полон крови, как бычий пузырь, и пузырь этот так тонок и непрочен, что его нельзя кольнуть. Кольни здесь — она польется, тронь там — она захлещет! Вдруг Мне стало страшно, что в этом доме Меня убьют: резнут по горлу и, держа за
ноги,
выпустят кровь.
Грянул короткий револьверный выстрел, и в ту же секунду,
выпустив из рук оружие, австриец грохнулся на землю, как-то нелепо подвернув под себя
ноги.
Тася, уже раз настояв на своем, теперь заспорила снова. Она хотела быть хозяином лавки и
выпускать птиц. Да, она или будет представлять хозяина птичника, или вовсе не станет играть. A Алеша пусть будет птицеловом. — Он так смешно перебирает
ногами, когда бегает! — И говоря это, она громко расхохоталась, совершенно позабыв о том, что тот же Алеша первый уговорил детей поступить по желанию Таси.
Отец смело направился к коню и взял повод. Демон задрожал сильнее. Его карий глаз косился на человека. Весь его вид не предвещал ничего хорошего. Отец встал перед самыми его глазами, и смотрел на него с минуту. Потом неожиданно занес
ногу и очутился в седле. Демон захрапел и ударил задними
ногами. Мингрельцы
выпустили повод и бросились в разные стороны. В ту же секунду конь издал страшное ржание и, сделав отчаянный скачок, сломя голову понесся по круче вниз, в долину.
Мне как нижегородцу курьезно было найти в первой драматической актрисе — нашу „Сашеньку Стрелкову“, меньшую сестру „Ханеи“. Она росла за кулисами, вряд ли где-нибудь и чему-нибудь училась, кроме русской грамоты, и когда стала подрастать, то ее
выпускали в дивертисменте танцевать качучу, а мы, гимназистами, всегда подтрунивали над ее толстыми
ногами, бесцеремонно называя их (за глаза) „бревнами“.